своими словами, как захотите. Кроме вас с Ральфом, там никого больше не было. А теперь…

Оливия низко опускает голову, и последние слова повисают в воздухе. Теперь она – единственный свидетель. Никто не сможет обвинить ее в том, что она говорит неправду. Все, что она скажет и согласится записать, никто не сможет извратить. Действительно, ей, наверное, стоит согласиться на интервью. Она наконец-то обретет голос, сможет контролировать то, что говорят вокруг, остановит бесконечные домыслы. Людям придется ее выслушать. Она наконец скажет, что произошло той ночью. Все на этом закончится.

– Ладно, так и быть. – Оливии не верится, что она говорит это. – Я дам интервью.

Дженна подается вперед, ее лицо радостно сияет.

– Правда? Оливия, это замечательно, спасибо вам!

– Только, пожалуйста, пока не говорите об этом Уэзли. И вообще никому.

– Конечно. Хотите прийти ко мне вечером? Около пяти? Будет тихо, там никого нет… Я могу за вами заехать.

– Хм… Мне бы не хотелось, чтобы нас видели вместе.

– Хорошо. А что, если я подожду вас на дороге, напротив фермы? Я съеду с нее, припаркуюсь рядом, чтобы меня не было видно. – Дженна настолько воодушевлена, что Оливия боится ее разочаровать. Такое очевидное одобрение вызывает у нее какое-то теплое, приятное чувство, как в детстве, когда на уроке она правильно отвечала у доски. И тут же испытывает волну неуверенности – сможет ли она? Уэзли просто взбесится.

«Но он и так все время злой, – шепчет тонкий внутренний голос, – поэтому какая разница?»

И разве это не ее долг перед подругами? Ральфом? Героем, спасшим ее в ту ночь… Все должны знать, что он сделал это. Сердце щемит при мысли о нем. Бедный Ральф! Он был духом этого леса. Все знал, все видел, обо всем молчал…

По крайней мере, ее тайну он хранил все эти годы.

25

Дженна

– Вы точно против того, чтобы я довезла вас до дома? – спрашиваю Оливию и встаю. Она была очень бледна, когда мы только встретились, но сейчас щеки ее слегка порозовели. И все равно она то и дело морщится от боли – нога дает о себе знать.

– Я в порядке, спасибо. Позвоню маме, она меня заберет. Хочу еще какое-то время побыть здесь.

Вижу, как Оливия в задумчивости теребит лепестки розы.

– А в цветах не было записки?

– М-м-м… вообще-то, я видела вот это, – говорю я и вытаскиваю из букета листочек бумаги, чтобы показать ей. Я уже успела его сфотографировать. – Я проявила любопытство, посмотрела, от кого цветы.

Не хочу, чтобы Оливия думала, что я не откровенна с ней. То, что она согласилась дать интервью, – огромный прорыв, но догадываюсь, что она не до конца уверена в правильности своего решения и может легко передумать. Вижу, как дрожит ее рука, пока она читает записку. Узнала почерк?

– Вы знаете, от кого это? Тот же человек оставил записку на моей машине.

– Какую записку? – На ее лице крайнее удивление.

– В ней говорилось: «Уезжайте из города, а то будете следующей». Очаровательно. – Я закатываю глаза.

Оливия качает головой и старается успокоиться.

– Мог написать кто угодно. Как я понимаю, большинство людей не любят, когда журналисты суют нос в их дела.

Меня интригует ее оборонительный тон. Внимательно наблюдаю, как она все еще дрожащими руками складывает записку и засовывает ее обратно в букет. Но не хочу говорить ничего, что могло бы ее расстроить. Вернусь к этому потом, после интервью.

…Пройдя полпути через поле, оборачиваюсь, и вижу, что Оливия сидит, зажав голову руками. Меня гложут сомнения – может, надо вернуться и все-таки самой довезти ее до дома? Да нет, она же взрослый человек, в конце концов. Не надо относиться к ней, как к ребенку, только потому, что она легко уязвима. Да и мне уже пора собираться к Джею Нэптону.

Сажусь в машину с чувством радости – подкаст явно выиграет от интервью с Оливией. Надеюсь, она не слишком пострадает от гнева Уэзли, когда тот узнает…

До офиса Джея всего семь минут езды; он находится на краю города, за магазинами и улочками Стаффербери. Здесь совсем не так красиво, как в туристической части города, – настоящий лабиринт из офисных зданий шестидесятых и промышленных сооружений.

Офис Джея – такой же несимпатичный индустриального вида дом. Перед ним и еще несколькими такими же – общая автомобильная стоянка. По-видимому, одно здание занимают пять разных компаний. Звоню, чтобы попасть в офис Нэптона, и меня сразу же пропускают внутрь.

Всего два часа дня, но помещение безлюдно и на удивление невелико: лишь письменный стол втиснут под крошечным окном, да пыльная монстера[16] в горшке около такого же пыльного шкафчика для хранения документов с дешевым пластиковым чайником сверху. Есть еще дверь, которая неожиданно открывается. Врывается Джей, прижимающий к груди книгу форматом А4 в кожаном переплете.

– Привет! – говорит он, при этом смотрит на меня так, будто забыл, как меня зовут, хотя виделись мы сегодня утром. Оглядывает помещение. – Где Лидия?

Я в ответ пожимаю плечами.

– Здесь никого не было, но кто-то нажал кнопку, чтобы я вошла.

– Голову даю, опять побежала курить! Говорю же постоянно, что нельзя без конца уходить… Ладно, входите, входите. – Он проводит меня в свой офис, который еще меньше приемной. В нем стол, два стула и маленький столик, на котором красуется допотопная кофемашина. Делает жест в ее сторону: – Хотите?

– Да, черный, и, если можно, без кофеина. – Я сажусь напротив его письменного стола. Тесное помещение вызывает чувство, похожее на клаустрофобию. А еще здесь пахнет новыми коврами и старыми пепельницами.

Джей ставит ноутбук на стол и снимает пиджак. На нем рубашка с коротким рукавом. На левом бицепсе проглядывает край татуировки.

– Да, одна из ошибок молодости. – Перехватив мой взгляд, он поднимает повыше рукав и показывает какой-то китайский иероглиф.

– Что он значит?

– «Храбрость». Это должно напоминать мне, что нельзя упускать жизненные возможности, надо рисковать. Глупость, конечно…

Джей подходит к кофемашине, а я пытаюсь представить, каким же он был в молодости, до того как стал бизнесменом в дорогом костюме. Молчим, пока кофемашина с урчанием работает, а затем Джей протягивает мне кружку с надписью «ДЕВЕЛОПЕРСКАЯ КОМПАНИЯ НЭПТОН». Он надевает на нос очки и улыбается во весь рот. У него очень загорелая кожа, как будто он ходит в солярий. На столе нет никаких личных предметов, семейных фотографий, безделушек, а на его пальцах нет колец.

– Вы не возражаете против записи? Я не обязательно буду использовать все, что